Сидни — огромные глаза, обрамленные «паучьими лапками», россыпь крупных веснушек на переносице и выбеленные пудрой тонкие губы, изогнутые в ироничной ухмылке — считает себя феминисткой. Она носит брюки со стрелками и белые мужские рубашки, серьезно рассуждает о равенстве, утверждает, что никогда и ни за что не уподобится тем клушам, что посвящают себя мужчинам и деторождению.
Спустя два месяца от дня знакомства Сидни наводит порядок в съемной комнате Джеда («ну и бардак ты здесь развел, конечно…»), готовит ему завтраки, обеды и ужины («пирог, между прочим, по бабкиному рецепту испекла») и просит его остаться в Гранд-Айленд подольше (предположительно, навсегда).
Джед ест и отмалчивается. Против инстинктов не попрешь, уж ему-то об этом известно.

— Не могу заснуть, — жалуется Сидни. — Скучаю по морю.
Джед солидарно похлопывает девушку по бедру и звучно зевает. У него нет никаких сентиментальных чувств к морю, а спать хочется.
— Сможешь изобразить звуки моря, чтобы я могла заснуть?
За очередным зевком завуалировано «ты что, ебанутая?» Ему все эти глупости, вырванные из контекста дамских романов, еще безразличнее, чем море. Вместо шума волн он изображает крики чаек, за что получает болезненный тычок под ребра.
Сидни всерьез обижается на шутку, отодвигаясь от него на край кровати, дает время на то, чтобы раскаяться и в страстном порыве прижать к груди, разочаровывается, когда слышит тихий и мерный храп.
Утром они не разговаривают. Джед не понимает, считается ли то, что происходит между ними, отношениями. А если точнее, то ему хочется знать, надо ли как-то зафиксировать их окончание. Так и не разобравшись, он собирает свои немногочисленные пожитки в рюкзак и уходит по-английски.
Ему эта дыра все равно уже до тошноты осточертела.

В Лондон (домой) Джед возвращается в конце сентября. Уставший с дороги, вымокший до нитки под приветственным холодным ливнем, он ловит кэб и называет адрес. Водитель косится на небритую физиономию клиента в крайней степени недоверчиво, видимо, сомневается в платежеспособности, и Джед растерянно думает о том, что ему действительно не помешало бы одеться приличнее (потертые и кое-где рваные джинсы, конечно, отлично сочетаются с серой курткой размера на два больше необходимого, но), сделать стрижку и побриться прежде, чем вываливаться в цивилизацию.
В пути (а расстояния преодолел немалые) он не слишком заботился о внешней привлекательности. Двадцать с лишним лет соответствия чужим ожиданиям, шестнадцать — уважительного отношения к начальству и заведенным порядкам вкупе с полным непониманием собственных желаний в этих реалиях привели к тому, что извращенный юношеский максимализм настиг его в сорокалетнем возрасте. Последние четыре года он даже визуально не соответствовал и в целом вел себя плохо.
С завидным упрямством, ведь бунтарство и свободолюбие довольно быстро сменились на тщательно подавляемое пожалуйста-позови-меня-обратно.
На пороге его радушно встречает Марта, энергичная гувернантка неопределенного возраста. Радуется, как родному сыну, возбужденно щебечет.

— Мистер Атлас не говорил, что вы возвращаетесь!
— Он и сам не знает, так что…
— А, так значит сюрприз!

— И как вам Америка?
— Громко и воняет.

— Я приготовлю что-нибудь мясное на ужин по такому случаю.
— Спасибо.

Джед с жадностью вдыхает родной запах дома, что отзывается приятным чувством где-то внутри живота, подавляет малодушное желание взбежать по лестнице вверх, в кабинет Атласа, с надеждой на то, что сюрприз — приятный, а тоска, засевшая под ребрами, взаимная. Он как ненавидел, так и ненавидит себя за слабость перед этим человеком.
В его комнате ничего не изменилось. Джед бросает рюкзак на пол, стаскивает куртку, на пробу проводит пальцами по тумбе и убеждается, что пыль отсутствует. Садится на кровать, осматриваясь, не глядя комкает пальцами подушку и притягивает к лицу, чтобы вжаться носом. Свежее белье. В мелочах охота видеть ожидание, хотя на деле это скорее хозяйская любовь к порядку.
Он решается (или отпускает себя?) подняться к Габриэлю только спустя пару часов, после того, как принимает долгий контрастный душ, сбривает бороду, надевает чистую одежду, не прекращая немой спор с самим собой о правильности принятого решения.
Джед стучит в закрытую дверь узнаваемым образом (три быстрых удара, два — нет). Он никогда не врывается в личное пространство Атласа без разрешения.

Отредактировано Jedediah Oettinger (2018-07-19 03:51:37)

Джед ожидает сдержанной улыбки и крепкого рукопожатия, парочку стандартных реплик, призванных начать светскую беседу.
«Не думал, что ты вернешься без предупреждения».
«И как тебе Америка? Понравилась?»
«Теперь за работу?»
И оказывается совершенно не готов к тому, что в действительности происходит. Близость Габриэля сравнима с обнаружением антикварного комода ручной работы на дешевой домашней распродаже, редкого и надежного среди всякой пыльной рухляди. Пьянящая радость резко сменяется замешательством, когда приобретение не проходит в дверь. Джед бестолково надавливает ладонью на чужую спину, прижимает ближе, ощущает себя разом деревянным, тупым и счастливым. Он не знает, что делать, просто концентрируется на сердцебиении Габриэля, жадно вдыхает его запах…
Джеда настигает понимание того, что они связаны нерасторжимо.
— Нет, — он качает головой и улыбается. — Часа два назад. Меня встретила Марта.
В девятнадцать лет Джед определял свое положение как безвыходное, а подчинение Атласу как прямую обязанность; в двадцать пять решил, что способен добиться определенного успеха в Аркануме и там же обрести свое место; в сорок — мысленно переложил ответственность за собственную пожизненную фрустрацию на плечи Габриэля (привязал к себе и не дал вкусить жизнь), собрал вещи и уехал обретать свободу.
Свобода на вкус оказалась как вчерашний фастфуд: затвердевшая котлета, накрытая пожухлым салатом, картошка с привкусом четырехдневного масла... Вольный отправиться, куда угодно, делать все, что только вздумается, гнаться за счастьем, вывалив язык изо рта, он резко осел в Сан-Бернардино и до отупения уговаривал себя не пасовать перед будущим, делать хоть что-нибудь. Отсутствие привязанности обесценило личность, и размыло те понятия, на которых строилась вся предыдущая жизнь.
Случались и хорошие дни. Просто дней, в которые бы он мучительно не скучал по Атласу, не было. Понадобились считанные месяцы на то, чтобы признать очевидное — удивительно, почему на это не хватило предыдущих двадцати лет. Теперь все встало на свои места, механизм заработал правильно.
Они разрывают тактильный контакт, и Джед не знает, куда деть руки. Не сводя цепкого взгляда с Габриэля, он садится на диван в нарочито расслабленной позе. Нервы — звенящие струны.
— Ну как, нашел мне замену? — интересуется полушутя, хотя мысль в грудине отзывается неприятно.
Собираясь в путь, Джед обещал вернуться по первому требованию; в воздухе тогда повисло осязаемое «этого не случится». Незаменимых — не существует, особенно когда речь идет о настолько влиятельном человеке. Проще найти нового исполнителя, чем гоняться по всему свету за старым.
— Я готов вернуться. Если хочешь.
Звучит так, словно у него есть альтернативы.

Отредактировано Jedediah Oettinger (2018-07-19 15:31:27)

Ожидать — не значит желать. Готовый столкнуться с умеренно вежливым и привычно спокойным Атласом, которого все прочие воспринимают как воплощенное в человеке апатичное безразличие к этому миру и к отдельным индивидам в особенности, он получил искренний и сногсшибательный в своей эмоциональности отклик. Человек — тварь капризная, к хорошему привыкает молниеносно и на меньшее впоследствии соглашается неохотно. Неожиданно столкнувшись с подсознательно желанным развитием событий, Джед оказывается не готов к быстрому откату до классического, отвратительного в своей предсказуемости сценария.
Он мысленно недоумевает: зачем вообще решил вернуться, если был готов мириться с таким приемом? И игнорирует мысль о теплившейся подспудной надежде, которая вроде бы и оправдалась, а на вкус все равно как пресное разочарование в сухом остатке.
Теперь Джед с жадностью наблюдает за Габриэлем, ищет в его позе, наклоне головы, взгляде и изгибе губ отголоски тех эмоций и чувств, что одолевали его только что. Момент, очевидно, упущен, он закрылся, и это провоцирует вспышку неприкрытого, плохо контролируемого раздражения.
И еще одну, при осознании, что Атлас наверняка отмечает изменения в его настроениях по живой мимике, когда как сам Джед даже не догадывается, что скрывается под непроницаемой маской участия и сдержанного интереса. Он привычно запрещает себе принимать желаемое за действительное, чтобы потом не разочаровываться, и вообще хоть как-то об этом рассуждать. Еще в первые годы вынужденного (ли?) сожительства с этим человеком, он научился принимать его таким, какой он есть, с уважением и благодарностью.
Жаль, что взвешенное решение не исключает кипучее желание рывком подняться с дивана, преодолеть расстояние до Габриэля в пару широких шагов и вытряхнуть из него то, что он пытается так надежно запрятать от Джеда.
Он настолько поглощен этим, что не испытывает ожидаемого облегчения от вести об отсутствии альтернативного помощника и предложения вернуться к работе уже завтра. Рассеянно кивает в ответ:
— Хорошо, завтра.
Джед осматривается и не замечает в обстановке ярких изменений. Пожалуй, Габриэль может быть и воплощением постоянства. После четырех лет бесконечной смены обстановки, ему, если отбросить прочее, до одури приятно находиться там, где все знакомо и привычно. Но в этих стенах вспоминаются и вопросы, что всегда терзали, но никогда не задавались вслух. Почему ты забрал меня тогда? И почему я здесь теперь?
— Сплошной разврат, — хмыкает он, переводя взгляд на Атласа. — Сначала смотришь на все с предосуждением, а потом и сам не успеваешь понять, как погряз в этом по уши. В каждом городе есть клуб, а то и несколько, где собирается богемная молодежь. Они много говорят о политике и искусстве, но при этом не представляют, как функционирует реальный мир. Я, кстати, тоже нет. Сбежал, когда начал ощущать себя тупее, чем я есть на самом деле.
Он криво усмехается. Ему на деле нечего рассказать об Америке. В эти годы что-то происходило, но ничего из того, что действительно стоило бы внимания.
— Я скучал по тебе, — звучит серьезно, на лице - почти что вызов.
Очевидно и глупо отрицать.

Ничего не изменилось. Н и ч е г о.
Джед почти скрипит зубами, ощущая, как стремительно его затягивает эмоциональная трясина. Неоднократно и по достоинству оцененный самоконтроль теперь работает негладко, со сбоями, и ему приходится прикусить язык, чтобы не брызнуть ядом, хотя Габриэль вроде бы отвечает правильно.
И вопрос его звучит как пощечина.
«Потому что меня тошнит от твоей безразличной физиономии и строго нормированной эмоциональности».
«Я не видел и не вижу никакого смысла в возвращении, но мне больше некуда деться, так что вот я тут теперь».
«Честно говоря, надеялся, что само пройдет и отвалится».
«А ты разве меня ждал?»
Но Джед знает, что несправедлив. Может, двадцати с лишним лет ему и не хватило на осознание собственных желаний и чувств, но этого времени оказалось достаточно, чтобы научиться видеть и чувствовать Габриэля лучше, чем другие. Безразличным к нему он не был никогда. Кто же виноват, что этого оказалось мало?
А в противовес здравым мыслям — по-юношески несерьезная обида. Удобный и предсказуемый Джедедайя из прошлого нравился Атласу больше, чем тот, кто к нему вернулся, и это так заметно.
Запах чужого одеколона щекочет ноздри и ему хочется открыть окно или выйти из кабинета (возможно, выйти в окно из кабинета — был бы только в этом хоть какой-нибудь смысл). Джеду, в общем-то, тоже не слишком нравится тот, кто вернулся. Прошлый образ терпеливого и исполнительного, вполне уравновешенного помощника импонирует теперь больше. Осознанное желание хочется обменять на тот легкий в сравнении дискомфорт и тысячу блеклых догадок, почему все так, а не иначе.
Тогдашний он сейчас бы выполнял очередное поручение, с ворчанием продирался сквозь кипу скучной документации. Сегодняшний Джед думает только о том, что способен двигаться быстрее, чем Габриэль. Радуется тому, что сильнее физически, и ему ничего не стоит хотя бы попытаться получить желаемое. Выдрать те самые эмоции наружу обратно, и будь что будет (наказание — не смерть, в конце концов). Джед прикидывает риски так, словно всерьез планирует наброситься на человека напротив.
От взгляда Атласа отчего-то сводит в груди, и он, игнорируя все предупредительные сигналы, рывком поднимается со своего места, шагает навстречу и обхватывает ладонями неожиданно хрупкую шею. Джед слышит, как ускоряется биение сердца, и почти не дышит, заглядывая в голубые глаза. Он находит Габриэля красивым, особенно вот так, упираясь большими пальцами в его подбородок и заставляя немного откинуть голову.
— А мне стоило вернуться раньше? — спрашивает хрипло, напряженно и вместе с тем настойчиво.
Правильный ответ он уже получил, настала очередь честного.

Где-то глубоко внутри скребется запоздалое чувство вины за собственную дерзость, но с годами привитая безоговорочная подчиненность отметается так же решительно, как и самообладание всего мгновение назад. Осознание непозволительности того, что происходит, только подогревает нерв. Джед пристально смотрит на пухлые сухие губы (он не знал, что на них отчетливо заметны редкие веснушки) и снова заглядывает в глаза, медленно выдыхая сквозь стиснутые зубы.
Впервые за долгие годы он упивается ощущением своей внутренней силы; наслаждается мыслью о том, что может свернуть Габриэлю шею. Заводится только сильнее при осознании и собственной слабости — маг второго уровня, столь старый и опытный, легко, буквально по щелчку пальцев, лишит его жизни в момент, который сочтет критическим. В этой схватке преимущество у того, кто сработает быстрее, подсуетится, чтобы выйти победителем. Больше всего удовольствия Джед получает от простого понимания — это не схватка, никто из них всерьез не нападает и не дает отпор. Физически.
Ощущать Габриэля вот так восхитительно, но хочется большего. Горючая смесь из испытываемой обиды, злости, непонимания и мучительной нежности грозит перерасти в бешеный натиск животной похоти. Джед силится не забывать дышать (ему не хочется заглушать чуть сбитое дыхание напротив) и давит в себе желание зарычать в приоткрытые губы. Непривычный испытывать то, что испытывает, он и сам не знает, чего от себя ожидать.
Медленно ослабляя хватку, Джедедайя убирает одну ладонь, чтобы пальцами ослабить узел и снять петлю галстука. Он действует осторожно, но все равно встрепывает идеальную прическу, и теряется в догадках о том, насколько еще более неидеальным Атлас способен быть. Его любимый галстук ложится на стол изысканной удавкой, а Джед, стискивая зубы так, что поигрывают желваки, берется за рубашку на груди. Комкает ткань, притягивая Габриэля ближе к себе. Склоняется, почти прижимаясь к губам, и шепчет:
— Ты так меня бесишь.
Джед и сам с удивлением отмечает какие-то восторженные нотки в своем голосе. Немного отпускает себя и все же по-звериному рычит. Этим человеком хочется обладать, ведь им самим Атлас в каком-то смысле обладает уже слишком давно.
— Ты скучал по мне? — он повторяется, желая получить еще одно тихое и в высшей степени волнительное согласие.
Кажется, только ради этого стоило пройти через прошлое, но после Джед даже при всем желании не сможет довольствоваться меньшим. Он припадает губами к губам совсем неласково, почти болезненно, не зная, сколько еще времени у них впереди.

Джед тихо, с досадой рычит, ощущая, что Габриэль не отвечает на поцелуй, но не останавливается; умолкает только тогда, когда чувствует теплые пальцы на своей шее и чужую жадность своими губами. Вздыхает удовлетворенно, и закрывает глаза. Ему хочется внутренне ликовать, испытывать восторг и удовольствие, ведь он добился ответов.
Габриэль считает, что ему стоило вернуться.
Габриэль действительно скучал по нему не меньше.
Габриэль прижался сам и, в конце концов, ответил на поцелуй.
Но что-то происходит неправильно, тревога мешает наслаждаться моментом и собственным триумфом (он оказался прав, он почувствовал). Но правота — горчит, их поцелуй на вкус как концентрированное отчаяние. Джед мало знает о романтических чувствах и порывах, но даже его знаний достаточно, чтобы понимать — это не так работает. То, что между ними, работает неверно. Он продолжает целовать Габриэля по наитию, с каждой секундой надежда на лучший исход гаснет.
И Джедедайя останавливается, даже немного отступает, подчиняясь решительной ладони, легшей на живот, в котором зародилось вполне конкретное и однозначное возбуждение. Он не одинок в этом, слышно по запаху, но что толку, если Габриэль не хочет? Он просит остановиться, и Джед совсем ничего не понимает.
Его одновременно охватывает иррациональная злость (хочется отпихнуть Атласа от себя, перевернуть его стол и разгромить кабинет) и невыразимая тоска, как следствие — беспомощность. Даже мерещится недовольный и жалобный скулеж; заласканный и прикормленный в свое время зверь не хочет вредить хозяину, самое время начать мотать перед ним хвостом, пытаться лизнуть в лицо, выпрашивать ласку, внимание, и немного извиняться.
Должен ли он извиниться? Джед растерянно заглядывает в светлые глаза, в которых застыла неясная, непонятная ему мольба. Хмурится и поджимает губы. Искреннее «Прости меня» встает поперек горла, вместо этого шепотом спрашивает:
— Ну почему?
Он медленно и ласково оглаживает ладонью плечо, шею, касается пальцами щеки. Тихо сглатывает, ощущая такой страх, какого испытывать еще не доводилось. Мучительный, парализующий изнутри.
— Я же чувствую, что ты тоже хочешь, — уже совсем не так решительно настаивает он. — От тебя пахнет.
В приступе щемящей сердце ласки Джед прижимается лбом ко лбу и закрывает глаза, разрывая вместе с тем зрительный контакт. Вздыхает сорвано, взволнованно облизывается. Ему кажется, что окончательный отказ Габриэля поставит точку. Он уезжал в поисках ясности и в поисках нее же вернулся; неприятно думать, что получить ее можно так быстро, в первый же день.
Хотя если Атлас согласится вот так, словно заглядывая в глаза неизбежности, то станет ли ему легче?
Они никогда больше не смогут воспринимать друг друга правильно.
— Я слышу, как стучит твое сердце, — он утыкается носом в горячий висок, оставляет легкий поцелуй. — Ладно, прости.
И медленно отступает.

Break My Fucking Sky - Winter. Lost Smile

Оглушительная тишина принимает его в свои удушающие объятия. Одиночество наваливается непосильной ношей. Джед горько усмехается, беря в руки оставленный владельцем галстук, накручивает скользкую ткань на кулак и прижимает к носу, вдыхая запах. В неосмысленном порыве убирает вещицу в карман, словно готовится покинуть это место навсегда, но все равно сохранить что-нибудь на память о человеке, который подарил ему жизнь и стал неотъемлемой ее частью.
Первое, что Джед почувствовал по отношению к Габриэлю, — это благодарность. И он никогда об этом не забывал. Никогда не забудет.
Он подходит к распахнутому окну, высовывается, чтобы окунуться в запах дождливого Лондона, в шум этого города, способный, казалось, заглушить любые мысли. Всего мгновение назад целый мир сократился до одного человека, а теперь он снова разрастается и дерзко заявляет о себе. Джед чувствует себя безучастным. Все получилось как-то неуклюже и вместе с тем до обидного иронично.
Возможно, ему действительно стоит собрать вещи и убраться из этого дома; на этот раз окончательно, не оглядываясь в спасительное прошлое и не строя никаких иллюзий. Пара часов на то, чтобы решиться. Никто даже мешать не станет. Габриэль, конечно, сможет найти его и поговорить, но итак ясно, что этого не случится. Не звал, когда все складывалось хорошо, не позовет и теперь, когда выстроенные стабильные отношения под натиском эмоций развалились на составляющие. Чинить все это — никаких сил.
Джед закрывает окно и решительно выходит из кабинета — подальше от ассоциаций. Проходя мимо кухни, слышит, как напевает Марта, и чувствует запах сырого мяса. Скрывается в своей комнате, замирает у двери, цепляясь взглядом за не разобранный до сих пор рюкзак. Удобно, не придется собирать необходимый минимум, все уже итак готово. У Джеда достаточно сбережений, чтобы уехать из Лондона и начать новую жизнь, на этот раз оседлую. Важно подойти к вопросу основательно.
В противовес своим мыслям, он подхватывает рюкзак с пола, бросает на аккуратно заправленную постель и расстегивает молнию. Тщетно пытаясь подавить мразотный ком в горле, Джед раскладывает вещи по своим местам. Было бы неплохо, наверное, найти новую работу, возможно даже не связанную с Коллегией. Попытаться установить какие-то связи с людьми, чего раньше Джеду особо не удавалось. Это не так уж и сложно, знакомиться и общаться (уговаривать себя в разы труднее). Опустевший рюкзак он запинывает под кровать, затем садится на нее и пытается вдохнуть поглубже. Его легкие вновь набиты битым стеклом. Почти привычно больно.
Разумеется, он никуда не поедет. Естественно, нет.
Иначе какова цена его преданности, что никогда не была пустым звуком и уж тем более не является им теперь, когда он видел и чувствовал отношение Атласа к себе? Когда слышал сокровенное «хочу»?
Джед стискивает зубы и закрывает глаза. Жмурится. Вздыхает сначала судорожно, затем еще раз, но уже спокойнее и глубже.
Он уговаривает себя: ничего критичного не произошло, ничего не произошло. Это пустяк. Его фантомно раскуроченная грудная клетка — такая мелочь! Заживет как на собаке.
Габриэль вернется холодным и идеально собранным. Инцидент, который будет обозначаться как «непозволительное поведение» или «нарушение субординации», исчерпает себя сам. За ужином они выпьют за возвращение Джеда домой и к работе, а наутро начнется прежняя предсказуемая жизнь, по которой он так скучал в отлучке. Все будет именно так, как он хотел и к чему был готов. Джед резко сметает с прикроватного столика лампу, пинком опрокидывает и его. Все в полном, полном порядке.

Отредактировано Jedediah Oettinger (2018-08-07 23:40:11)