Утром Эрин открывает для себя еще одну нервирующую черту Эдгара Драйдена: когда он не задает вопросы, он раздает приказания. В каждом его слове незыблемая уверенность ортодокса, стопроцентная убежденность в безошибочности собственных суждений, как будто лишь он один способен принимать верные решения, как будто любое его решение верное.
«Глупо так недооценивать всех».
Но что она может сделать, уткнувшись в глухой тупик его неверия в нее? Спорить с ним бесполезно, согласиться — все равно что признать капитуляцию и его правоту. Поэтому она молчит (рыча про себя) и сверлит взглядом мобильник, который Драйден выложил перед ней. Когда Эрин поднимает голову (изо всех сил стараясь сохранить бесстрастное выражение), то понимает, что осталась в одиночестве. Эдгар ушел.

Она несколько часов мечется по дому, не находя себе места, пытаясь унять навязчивое желание сделать хоть что-то полезное, что-то что действительно поможет, чувствуя себя крысой, посаженной в лабиринт. Маленькой подопытной крыской в клетке, выстроенной Эдгаром Драйденом.

Déjà vu. Все это уже было: бесконечные анфилады комнат, блуждающее эхо шагов, мягкий ковер, заваленный подушками. Она не помнит, как заснула, но помнит, что долго не могла заснуть — просто лежала на мягком пушистом ковре в пустом доме со страшным осознанием: Он где-то здесь, в ее городе, и он что-то задумал.

Эрин просыпается внезапно, встрепенувшись как птица, и знакомым маршрутом идет в душ — смыть остатки кошмара, который ее разбудил. Ей не нравится близость комнаты Эдгара, но сама ванная, просторная и удобная, ей определенно по душе (если бы в ней еще не было зеркал…). Пропущенный вчера регулятор температуры пола приводит ее в восторг. Ощущать босыми ступнями теплые плитки необыкновенно приятно.
За окном разгорается закат, идеальный, как на фотографиях в интернете, и Эрин приходится бороться с искушением наполнить доверху молочно-кремовую ванну, чтобы, погрузившись в нее, глядеть на небо из теплой неги. Ограничившись горячим душем, она все же делает себе уступку: вместо того, чтобы одеть обратно несвежие рубашку и джинсы, оборачивается махровым полотенцем и идет наверх, провожать вечер.
Ей не хватает духу выйти на балкон (Эдгар выразил свою мысль вполне ясно: «Выйдешь на улицу, она тебя задушит»), зато удается с комфортом расположиться на широком подоконнике эркерного окна в одной из комнат.

Эдгар возвращается около полуночи, в точности как обещал. Эрин встречает его в броне привычной одежды с заранее заготовленной речью. Она потратила не один час, подбирая аргументы, способные пронять ее твердокаменную публику. Поразительно, сколько подробностей всплывают в памяти, когда решаешься заговорить о чем-то, что казалось давно забытым. А ведь раньше Эрин верила, что она избавилась ото всех воспоминаний, связанных с Саймоном.
Эдгар выглядит помятым и бледным. Точнее… его одежда выглядит помятой, он же кажется скорее недовольным, чем утомленным, и, конечно же, в своей деспотичной манере сразу затыкает ей рот. Его руки едва заметно дрожат, когда он берется за ручку холодильника.
«Что “ужин” оказался плохим?» — цинично думает Эрин и беззвучно усмехается.
Она даже рада, что Эдгар сменил рыцарскую риторику «я тебя спас и ничего не прошу взамен» на откровенное пренебрежение. Его альтруизм ей парировать было нечем, а вот с неуважением и игнорированием она бороться может.

Он не дает ей и слова вставить, но в этот раз Эрин сдаваться не собирается. Она твердо решила, что заставит его выслушать ее признание ради блага их обоих. Так что, когда Эдгар заходит в ванную, Эрин решительно идет вслед за ним.

— Ты просто не понимаешь. Вот если бы ты послушал… — Его молчание Эрин воспринимает как врага.
— Я готова рассказать тебе все, что мне известно, а ты… а ты… — Она оборачивается не видит Эдгара. — А ты решаешь поиграть в желтую субмарину. Ну конечно, это ведь так по-взрослому.
Эрин пытается успокоить бешено бьющееся сердце, но ему плевать (прямо как Эдгару), оно рычит и ожесточенно кидается на ребра. Эрин истерично дышит.
— Меня достали твои глупые увертки, — громко, почти крича, сообщает она, чтобы он точно ее расслышал (а еще она просто зла). И осторожно подходит к ванне, — Хочешь строить из себя ребенка, давай.
Эрин присаживается на корточки рядом с ванной и кладет оба локтя на край. То, что она собирается сделать — довольно рискованно: заклинания никогда не были ее коньком. Она никогда не любила эту грубую вульгарную магию (может только в детстве), предпочитая выверенные ритуалы, на подготовку к которым можно тратить хоть месяцы. Но сейчас ей не хочется ждать даже минуту. Эдгар Драйден исчерпал все ее терпение до последней капли.
«Это как призвать огонь, — внушает себе Эрин, — никакой разницы».
Она опускает одну руку в ванну, погружая кончики пальцев в теплую воду, а затем властно произносит «Рэуй»¹, призывая лед.
Ледяная вода обжигающе холодна.

Ледяная вода обжигающе холодна, и Эрин охватывает ликование. «Получилось! И как хорошо». Она намеренно вложила в заклятие вдвое больше силы, чем могла бы, боялась даже, что переборщила, но не переборщила. Вышло идеально.
Эдгар в… замешательстве? В бешенстве? В ужасе?
«Вряд ли», — думает Эрин, хотя последняя мысль ей особенно приятна.
Ее так и тянет рассмеяться, но она не дает смеху вырваться наружу — у нее есть кое-что получше: едкий комментарий, который утвердит ее превосходство. Отталкиваясь от бортика ванны руками, она поднимается и уже открывает рот, чтобы съязвить, но Эдгар обрывает ее не начатую речь, и в следующее мгновение Эрин буквально захлебывается каждым непроизнесенным словом.
Она не успевает не то что осознать — увидеть его движение. Сказывается колоссальный разрыв в уровнях силы. У Драйдена с его третьим или даже вторым уровнем на руках одни тузы, у Эрин не наберется и пары четверток да и правила игры она знает так себе. Ему до обидного легко удается ее скрутить. Эрин кричит и пытается вырваться, но крик растворяется в окружающем холоде, руки скованы, на шею давит рука Эдгара, и нет никакой возможности сделать новый вдох. Один парализующий леденящий миг она верит в то, что Эдгар Драйден действительно готов убить ее из-за дурацкой шутки. А потом он ее отпускает.
Она, промокшая и задыхающаяся, всхлипывает и отчаянно пытается восстановить дыхание. Дышать удается с трудом. Ее колотит мелкая дрожь и не только от холода, хотя облепившая ее намокшая одежда и правда вгрызается в кожу льдом, сильнее и больнее, чем вода.
Эрин смотрит на Эдгара так, как самоубийца мог бы смотреть на нож или развергнувшуюся перед ним пропасть, и без особой надежды пробует сложить заклинание. Ничего не происходит. Она замерзла, ее энергия тоже будто скована льдом. Если бы существовал хотя бы мизерный шанс, что ей удастся вцепиться Эдгару в глотку, она бы это сделала, но о такой возможности глупо было и мечтать. Она решает просто уйти.
Остроумные и ехидные фразочки забыты, словно водой, в которую ее окунул Эдгар, их смыло в Тихий океан; веселье тоже улетучилось. В горле стоит комок. Она же не пыталась ему навредить, просто хотела пошутить. За что он так? Эрин думает, что хлопнет стеклянными дверями его мерзкой ванной так, чтобы они нахрен осыпались. Как будто прочитав ее мысли, Эдгар Драйден заступает ей путь. Эрин хочет отступить, хочет, чтобы между ним и ей оказалось как можно больше пространства, но он ловит ее ладони своими. Умом она понимает, что тело должно отреагировать на липкую интимность этого жеста волной отвращения и легкой паники. Она уже должна задыхаться, истерично ловить воздух высокими вдохами и выдохами, но она не чувствует ничего, кроме тяжелой усталости, от которой немеют легкие и слабеют ноги.
До боли вжимаясь поясницей в подоконник, Эрин понимает, что не злится, а также то, что сейчас все внимание Эдгара принадлежит ей.
— Я знаю, что почувствовала прошлой ночью. — Если раньше она упорно смотрела в его плечо, то сейчас решается поднять голову и встретиться с ним взглядом. Оказывается, у Эдгара серые глаза, прозрачные и бледные.
«Как у утопленника».
— Всему… ужасному, что я умею, научил меня Саймон. Я никогда никого не стану учить тому, чему учил меня он. За пять лет ты был первым, на ком я решилась использовать… Я была очень зла. Я ведь… Я ведь не знала, что они… А ты знал. — Эрин говорит медленно, словно ей приходится вспоминать каждое слово, но хотя бы не плачет. На слезы нет сил, на интонацию, впрочем, тоже. — Я узнала бы его работу, даже если бы он бросил ее среди сотен колдующих.
Она ощущает одновременно бесконечную тяжесть, странную невесомость и вялое безразличие ко всему, а вот собственные ладони нет, не ощущает. И все же просит:
— Отпусти мои руки.
Немного подумав, вежливо добавляет «Пожалуйста». Расслышать собственный голос Эрин мешает нарастающий гул в ушах. Ей кажется, что она готова потерять сознание.
— По-моему, у меня сердечный приступ, — говорит она сквозь глупое хихиканье. — Вызовешь скорую?

«Нет», — говорит Эдгар, и Эрин этого почему-то достаточно.
Она позволяет рукам повиснуть вдоль туловища и даже не пытается угадать, что он собирается делать, не пытается помешать нечестному тайно-блудливому прикосновению. Ею владеет непробиваемое спокойствие — внутри все вымерзло, покрылось коркой ледяного отчуждения, и мир стал далеким и размытым, будто бы оказался за пределами фокуса. И она не переживает, а лишь фиксирует происходящее, как отстраненный безучастный наблюдатель. Читает в чужом остекленевшем взгляде голод, удовлетворение и какое-то еще чувство, которое не может постичь, и совершенно об этом не тревожится. Но где-то на задворках разума, в самом глухом его уголке, вертится:
«Недостойно, грязно, подло, — и еще, — “почему?” и нечестно».
«Нечестно почему?» — Эрин не хочет знать. Она словно потеряла способность думать и удивляться.
Что-то скользит по шее, холодное и… грязное?
«Варона». — Будь Эрин менее уставшей, она, может быть, даже дала себе труд задуматься «Почему?».
Она успевает увидеть, но не осмыслить внезапную перемену в Эдгаре, проскользнувшее на его лице опасливое недоумение, и то как он, побледнев, отворачивается, стараясь не смотреть на нее. Машинально ловит брошенное им полотенце, не вполне понимая, зачем оно ей.
Прозрение приходит позже, когда странное оцепенение отпускает мысли, а холод впивается тело мириадами крошечных ледяных осколков. Поздновато: белое махровое полотенце лежит в натекшей с нее луже.
Эрин встает под душ прямо в одежде, поворачивает кран до отказа и подставляет лицо под горячие струи. Постепенно миру возвращается привычная четкость и ясность, как будто с мыслей сдернули пелену. Впрочем, Эрин на ум приходит другое сравнение: как будто лучи солнца пробились сквозь завесу облаков и растопили лед. Отстраненность, скованность и даже усталость отступают, и вскоре Эрин обретает способность чувствовать. Ей даже приходится немного привернуть краны, чтобы не свариться заживо. Она наслаждается волнами тепла, которые гладят ее тело, и хочет остаться в этом Раю навечно, но потом, сделав героическое усилие, резко закрывает кран. Приходится выйти. Эрин осторожно ступает на залитый холодной водой, но не холодный пол, торопливо избавляется от рубашки и кое-как стаскивает липнущие к ногам джинсы — спешит, пока не развеялась теплая аура, окружающая и защищающая ее от холодного воздуха с растворенными в нем лезвиями. Пытается выжать рубашку над раковиной, но сдается и просто кидает ее в стоящую рядом корзину для белья. Туда же отправляются и джинсы. Если вещи Эдгара окрасятся в черный или синий, что ж это будет кармическим воздаянием.
Повернувшись спиной к запотевшему зеркалу, Эрин обматывается полотенцем, а после отправляется искать гардеробную, не тратя время на обдумывание поведения Эдгара. Она пыталась, но все рассуждения ни к чему не привели. В мотивах инкуба не разобрался бы и сам Дьявол. Свое странное поведение Эрин списывает на шок — все лучше, чем отдаваться паранойе.
В гардеробной комнате, куда ведет неприметная дверь, которую она вначале приняла за часть обстановки спальни, Эрин делает еще одно шокирующее открытие: «У Эдгара Драйдена есть девушка».
Раньше у нее не было причин задумываться о личной жизни инкубов и суккубов, но ей казалось, что в постоянные отношения они не вступают. А уж Эдгар в ее понимании так и вовсе не был тем, кто способен предложить кому-то переехать к себе.
«Может он и ее заставил?» — Абсурдная, но забавная мысль. Эрин прыскает со смеху и слегка расслабляется.
Гардеробная Эдгара и его девушки не уступает размером его — их? — спальне. Вдоль стен тянутся открытые шкафы с вешалками и полками, так что все вещи сразу видны. На полу мягкий ковер — Эрин другого и не ждала. Она ходит по комнате, рассматривая выставленную на подставках обувь, и изредка заглядывает в выдвижные ящики.
Закончив осмотр, Эрин приходит к трем выводам:
первый: у Драйдена точно есть девушка. Чулки в сетку, кружевное белье (хотя какое белье — кружевные обрезки), корсеты из кожи или состоящие из сплошных вырезов — ни сестре, ни дочери он такое носить не позволил бы.
второй: его девушка полностью лишена стыда («Наверное, тоже суккуб»). Каждое ее платье шикарное, дорогое и стопроцентно развратное. Эрин не считает себя ханжой, но всерьез предполагает, что появление на улице в одном таком платье может привести к аресту.
третий: может, она и ханжа, но такое надевать не станет.
Она выбирает одежду Эдгара: простую белую футболку без принта и зауженные синие спортивные штаны с завязками-шнурками. Впрочем, даже зауженные на Эрин, у которой в талии не наберется и двадцати трех дюймов, висят мешком; еще и в складки собрались из-за того, что ей пришлось сильно затянуть их на поясе. Глядя на себя в зеркало — непривычное для нее ощущение — Эрин не может отделаться от мысли, что в этой одежде она тонет. Видок и правда несуразный, вещи велики ей в разы, отчего она сама кажется ничтожной: маленькой, нескладной, тонкошеей и бледной, как героини готических романов. Но Эрин не видит причин роптать. С прошлого дня круги под глазами как будто стали больше, зато на шее нет веревки, и ей почти тепло. К сожалению, лишь почти. Она поднимает руку и осторожно дотрагивается до ямки над ключицей. Даже этого незначительного движения хватает, чтобы холод проник под одежду сквозь мокрое белье. Уходя, она почти жалеет, что не решилась надеть какой-то из кружевных комплектов девушки, делившей с Эдгаром гардеробную. Почти.
В конце коридора маяком горит слабый свет. Эрин знает, что там: гостиная с камином и ковром — ее импровизированная спальня. Она останавливается у входа в комнату, вслушиваясь. Так ничего и не услышав, заходит и замирает, задержав вдох. Эдгар лежит на спине, раскинув руки. Глаза закрыты. Поколебавшись секунду, Эрин делает несколько неуверенных шагов вперед и тихо зовет его по имени — вдруг он не спит? Эдгар не откликается и тогда ее посещает жестокая мысль разбудить его. Простое эгоистичное желание.
Эрин смотрит на часы и хмурится. Без пятнадцати час. Долго же она провозилась.
Она говорит себе, что у нее есть полное моральное право его разбудить. Он ей даже не приятель, просто временный, вынужденный союзник, в перспективе — враг. Странно, что при этом у нее не возникает мысли убить Эдгара, пока он беззащитен и не ожидает нападения, а она не связана никакими заклятиями и обещаниями.
Она вновь касается ключицы.
«Не связана».
Драгоценная и желанная свобода неожиданно пугает ее.

Эрин выходит из дома и останавливается на крыльце. Зябко поводит плечами: ветер продувает насквозь штаны и тонкую футболку. С востока доносится неприятный запах гнили.
«Саймон. Где-то там. В городе».
Напоследок окинув педантичный фасад горестным взглядом, Эрин возвращается в дом.
Понимает, что короткая прогулка высосала из нее последние силы. Она пытается придумать, где ей лечь. Не в комнате же Эдгара.
«Буэ».
И все же она направляется именно туда, сопровождаемая светом тусклой автоматической подсветки. Включает верхний свет и идет к письменному столу. Ей нужны ручка и бумага, но в верхнем ящике стола она находит старые письма с выцветшими чернилами, и ее настигает острое осознание:
«Он был древним уже тогда, когда они были написаны».
Ручку она тоже потом находит. Выходя, бросает быстрый неприязненный взгляд на стеклянные двери ванной. Осколки и мокрые полотенца все еще лежат там неубранные. Эрин заставляет себя зайти. Заставляет подойти к ванной. Погрузить руку в холодную, как океан, воду. Вытащить тяжелую пробку. Один за другим собрать каждый осколок. Сложить и убрать полотенца. И не думать о благодарности, которой не последует.
Потом она идет на кухню и пишет записку на бумажном полотенце.
«пожалуйста пожалуйста пожалуйста разбуди меня, когда проснешься.
это ОЧЕНЬ важно»
«Очень» подчеркнуто. Дважды.
Очень хочется спать. 
Эрин бросает записку у входа в комнату и после недолгих, но ожесточенных раздумий ложится на самом краю ковра, как можно дальше от Эдгара, примостив под боком подушку. Понимает, что забыла погасить свет. На ее счастье один из выключателей находится прямо рядом, на расстоянии двух вытянутых рук. Достать до него лежа она не может, поэтому приходится встать.
Затем комната погружается в спокойную тьму.
«Как внутри черепа».
Свернувшаяся вокруг подушки, вдыхая слабый аромат кофе и каких-то духов, которыми пропахла футболка Эдгара, Эрин злится на себя за дурацкие ассоциации.
«Ну нет! Почему сразу череп?»
И надеется, что, когда уснет, ей не будут сниться обглоданные до костей трупы.

Эрин просыпается просторной комнате с высоким потолком и широкими окнами, хотя ни один звук не потревожил ее сон. Комната будто светится. Светлые неплотно сдвинутые занавески, невесомые и прозрачные, как призраки, покачиваются и слабо искрятся пойманным в них полуденным солнцем. На молочно-кремовом ковре горят ослепительной белизной неровные прямоугольники. Эрин щурится, чувствуя легкую щекотку в уголках глаз, глубже кутается в одеяло и сонно улыбается.
Когда прямо над ухом раздается поставленный слишком хорошо знакомый голос, она непроизвольно вздрагивает, и, подавив острое желание зарыться лицом в теплое темное забвение, резко открывает глаза.
«Эдгар».
С губ слетает недовольный стон. Эрин наконец узнает комнату, в которой оказалась, и сонливость мгновенно слетает. Драйден сидит в каких-то тридцати дюймах от нее, а это опасно непозволительно близко. Эрин хорошо помнит (и вряд ли когда-либо забудет), как быстро он способен двигаться.
От волнения пальцы сами судорожно сжимаются — хорошо, что под одеялом это не заметно. Впрочем, Эдгар не выглядит раздраженным, даже наоборот. Видно, что он остыл после вчерашней вспышки.
И Эрин делает выбор. Вообще-то она сделала его еще вчера, проигнорировав громкий голос в голове, который умолял ее не валять дурака и убираться из дома Драйдена как можно скорее, и прислушавшись к другому, тихому голосу, который знал, насколько она устала скрываться и выживать. Пообещав ему и себе, что не вернется к старой новой жизни, пока это не будет абсолютно безопасно для тех, кем она дорожит.
Терпковатый запах кофе и корицы напоминает Эрин о том, как она проголодалась. Она решает было не подавать виду и гордо отклонить принесенные Эдгаром дары, но в последнюю секунду спохватывается. Не стоит портить ему настроение.
Потянувшись (и смутившись этого), она садится, скрещивая ноги. В голове неприятная тяжесть, и она кажется слишком тяжелой для шеи. Одной рукой Эрин растирает шею, другой — с безропотным «спасибо» принимает у Эдгара бумажный стаканчик и со смутной тревогой подносит его ко рту.
Кофе оказывается вкусным, хоть и переслащенным, но Эрин чуть было не расплескивает его на себя. Вроде бы невинная реплика Эдгара заставляет ее посерьезнеть и задуматься. Ей удается удержать на лице улыбку благодарности, хотя внутри все кипит от злости. Значит вчера он все-таки использовал на ней силу. Что ж, она это запомнит и в следующий раз будет готова.
— Хорошо, — кивает Эрин, ставя стакан на пол перед собой. Голос ее так же спокоен, как и минуту назад.
— Я думаю, что знаю, кто стоит за убийством арбитров. Вчера, когда ты привез меня туда, то есть, позавчера, — быстро исправляется она, — я почувствовала в тех масках отголосок знакомой магии. Знаю, что ты скажешь, — Эрин приподнимает голову. Уголок рта кривится в усмешке. Она уверенно чеканит: — Я не могла ошибиться. Это магия моего наставника. Я провела с ним почти пять лет.
Пока все легко. Легко быть откровенной, когда откровенность продуманная и расчетливая. И не стоит рассказывать Драйдену, каким адом были для нее эти пять лет. Как пятнадцатилетней девчонкой она мечтала о смерти, видя в ней единственную возможность освободиться, выбраться на волю. Лучше умереть, чем…
— Попала к нему после смерти родителей, — продолжает Эрин и уже не пытается скрыть осуждение. Она находит определенное удовольствие в том, чтобы говорить с Драйденом в обличительном тоне.
— Сбежала от одного смертоносного сверхъестественного дерьма и с размаху вляпалась в другое, еще более смертоносное. — Она вымученно улыбается и говорит с напускным безразличием: — Он кое-чему меня научил. — Голос ей изменяет.
Долгая пауза.
«Сказать или не сказать?»
— Я знаю его имя, но не знаю фамилии. Он жил в Мексике, в пустыне Чиуауа, но это было пять лет назад. Очевидно, теперь он здесь. Вроде все. — Эрин делает глубокий вдох, пожимает плечами. Смотрит на Эдгара с плохо скрываемой надеждой. — Спросишь что-нибудь?

«Дар».
Ей следовало бы рассмеяться ему в лицо, но потом пришлось бы извиняться, объяснять, что смех вызван горькой иронией, не то Эдгар, чего доброго, подумал бы, что она смеется над ним.
«Нет», — думает Эрин, которой владеет холодный расчет. И душит неродившийся смешок.
— Можно сказать и так, — равнодушно соглашается она.
— Саймон. Четвертый, может, третий — не уверена. Лет сто, наверное. — Эрин отвечает на вопросы с маской ледяной невозмутимости, хотя внутри все давно дрожит и ходит ходуном. Она стыдливо поджимает пальцы на ногах — слава богу, они укрыты одеялом, и Эдгар не может этого рассмотреть.
В его пристальном взгляде нет ни тени смущения. Он деловито задает очередной вопрос, и Эрин забывает, как дышать.
Установившееся молчание, вязкое, как нефть, тянется, как ей кажется, бесконечно. А потом она, так и не придя в себя до конца, начинает смеяться.
Холодный ненастоящий смех, от которого веет истерикой, быстро сходит на нет.
— Ты бы хоть попытался скрыть энтузиазм, — зло бросает Эрин; после секундного колебания (ударить его? толкнуть в спину?) рывком поднимается с места, лишь чудом не опрокинув стакан с кофе на идеально чистый ковер, и подходит к окну. Внизу зелень и плоские крыши дорогих домов; можно проследить, как чистые идеально прямые улицы впадают в аспидно-голубой океан.
Эрин сжимает ладони в кулаки и говорит себе, что не расплачется на глазах у Драйдена, что надо успокоиться, сдержать, запереть упорно возвращающееся эхо потревоженных воспоминаний. Отчаяние и страх молодой девушки, которой приходилось умирать снова и снова, и ее настойчивое желание выжить — эти болезненные чистые эмоции, ее эмоции, не заслуживают того, чтобы их препарировал и смаковал какой-то инкуб.
Она пытается нащупать на груди скорпиона, но подвеска куда-то пропала. Может, выпала вчера и сейчас лежит на дне пустой ванны.
— Жертвоприношения были, человеческие, но он не насильник, — придушенно говорит Эрин. — Я никого не убивала. — Ненужное уточнение. Так, соломку подстелить.
Она с усилием поворачивается лицом к бывшему арбитру.
— Это я его соблазнила. — Голос ровен, как океанская гладь, но взгляд, в противоположность голосу, смертельно печален.
Больше всего на свете ей хочется опустить голову и разрыдаться.
Сглотнув ком в горле, Эрин просит (не замечая, что теребит в руках край длинной футболки):
— Расскажи о масках, если уж не дашь посмотреть.