Что для тебя религия? Вера в Бога?
Но каков твой бог?
Седой старик в белых одеждах или жестокое кровожадное существо? Он имеет синию кожу и многовато рук или же он совсем не отличается от тебя?
Кто он тебе? Повелитель или отец?
Тайлер говорил, что в детстве, родители, для нас, и являются богами. Но если отец тебя бросил, что это тебе говорит о Боге? Все мы не желанные божьи дети, хоть и пытаемся это отрицать.

Острый кристалл горного хрусталя вжался в грубоватую кожу ладони и, без проблем, распорол её. Ладонь наполнилась багровой кровью, которую кристалл тут же, стал поглощать. Останется шрам. Что ж... Не первый и не последний.
Порода, чистая, как вода из источника, на половину окрасилась в красный цвет. Кровь, будто застыла во льду. Красиво... Жаль полюбоваться некогда. На ритуалы всегда отводится преступно мало времени.
Перемотав ладонь тряткой, Рао нарисовал в воздухе символ, след от которого, был нежно голубым, и, толкнув его на насытившийся кристалл, поднял его в воздух. На столе была разложена карта мира. Мало ли... Много лет прошло, может Америка осталась в прошлом. "Держа" правой рукой кристалл, Рао стал бормотать заклинание. Это язык какого то индейского племени, да? Не важно, лишь бы сработало.
Хрусталь дёрнулся в воздухе и стал плавно опускаться на карту, словно был не горной породой, а лебединным пером. Встав на остреё, камень завертелся вокруг своей оси, оставляя чёткую кровавую точку на карте. Координаты.
Всего пару мгновений, и кристалл повалился на стол, а "закаченная" в него кровь, стала пропадать.
"Хорошая вещь, себе оставлю." - подумал Рао, убирая камень в карман. Вторая же мысль, была шоком. На карте был отмечен Сан-Франциско.

Хорошо освещённое помещение с высокими готическими окнами, прямо как в старушке Европе, ровные ряды длинных скамеек, величественный орган, который стоит лишь для красоты, все мы в курсе, что сейчас используются хорошие колонки, а не старые музыкальные инструменты.
В церковь вошёл молодой мужчина среднего роста, с влажными, волнистыми, чёрными, как смоль, волосами. Пышная чёлка закрывала пол лица, но его черты, всё равно, было просто рассмотреть. На правой руке болтались намотанные на запястье и пальцы, чёрные чётки с простым крестом. Подойдя к чаше со святой водой, мужчина смочил ею два пальца и перекрестился.
В церкви было пусто, что немного странно для воскресенья. Единственный, кто находился в зале, это священник у алтаря.
- Хотелось бы больше грешников, желающих встать на путь истинный, не так ли, святой отец?
Мужчина сказал это громко, чтобы его слова долетели от одного конца зала в другой, отражаясь эхом от стен. Как бы ни хотелось пропустить это мимо ушей, слова сочились ядовитым сарказмом.
Мужчина стал двигаться по проходу к священнику.
- Моё имя Баджирао. Мы с вами не знакомы, падре, но вы можете мне помочь. Дело в том, что много лет назад, один мужчина совратил невинную девушку, после чего пропал. Банальная история, не так ли? Конечно... Я ищу этого мужчину, падре. У меня есть к нему разговор, который ему не понравится, но он должен случиться. Помогите мне найти этого человека, и, обещаю, я не причиню ему вреда. Мы только поговорим. Вы же понимаете, как важно возвращать в этот мир справедливость... Он прогнил, погряз в грехах... Он бы уже спустился в Ад, есди бы не такие люди, как вы, падре. Вы даёте людям веру и надежду, вы ведёте их сквозь тьму, не давая сойти с дорожки... Вы же поможете мне, святой отец?
Рао остановился на ступенях, перед священником, впиваясь взглядом в его глаза.
- Этого человека зовут Доменико Вальбруна. Вы знаете его?
Складывалось ощущение, что Рао смотрел не просто в глаза, но в саму душу.

Отредактировано Bajirao Ortega (2018-07-24 10:14:24)

Глаза.
Как много они могут рассказать о человеке. Может поэтому многие так любят большие глаза? Потому что в них проще рассмотреть душу? Древние египтяне ярко подводили глаза, делая их как можно больше, потому что считали, что в большие глаза заглядывает Бог. Но вовсе не нужно обладать глазами, как у аниме-персонажа, чтобы в них можно было увидеть правду.
В покер не случайно играют в очках. Даже если человек научился контролировать мышцы своего лица так, что даже мелкой мимикой перестал себя выдавать (пожалуй, это доступно лишь профессиональным или очень талантливым лжецам), то глаза выдадут даже лучшего и в ответственный момент, его блеф раскроется.
Падре был хорошим лжецом. Чертовски хорошим. Ещё бы! Он же ежедневно пудрил людям головы и прикидывался святым так, что ему не только верили, но готовы были преклоняться. Но глаза его выдавали. Мечущийся страх, испачканный паникой, портил необыкновенный цвет этих, бесспорно, красивых глаз. На мгновение, уголок губ Рао нервно дёрнулся в микро проекции улыбки. Это ликование пыталось пробиться на его лице, но густая борода помогла его скрыть.
Это был он. Вальбруна. Иначе, с чего бы ему так нервничать? Иначе, с чего бы кристалл указал бы именно это место? Да и лицо, пусть и незначительно постаревшее, но обладающее той самой пленяющей красотой, которая, когда то, похитила сердце юной Марии, ничуть не изменилось. Эти черты со старой газетной вырезки, Рао узнал бы из целой толпы.
Святой отец волнуется, нервничает, и пусть он держится феноменально, Рао, всё равно, видит его насквозь, может потому что за столько лет научился распознавать ложь, а может потому, что точно знает правду.
- Я говорю о том, что мне нужна помощь, и я пришёл за ней в храм божий. Я пришёл к ВАМ, святой отец, а вы меня гоните. Не всем есть в чём исповедоваться. В этом мире ещё остались чистые души, поверьте!
Ортега пытался привлечь внимание священника всеми силами. Он должен был его остановить, заставить вернуться.
Итальянец стал оседать, пока не встал на колени, прямо на холодные ступени перед алтарём.
- Этой девочке было всего семнадцать, падре, и она была чиста и невинна, как ангел. Единственной её любовью был бог. Ярая католичка... вся в свою мать. Каждый вечер она молилась перед сном, и каждое воскресенье была в церкви. Она была безгрешным ребёнком, поверьте. Но её сердце украл Дьявол, скрывающийся под личиной святого. Её совратили, сломали ей жизнь... Единственным её грехом стала любовь, по силе с которой не сравнится ничто в этом мире, но разве такую любовь можно считать за грех?
Его голос дрожал, а карие глаза наполнились подступающими слезами. Игрой тут и не пахло... Рао был честен в своих речах о собственной матери. Никого чище он в жизни не видел, хоть её руки часто были сухими и в их трещинки забивалась земля. Он бы причислил свою мать к лику святых. Молясь Деве Марии, Баджирао, на самом деле, молился своей матери. Жаль, он сам не был Иисусом.
- Помогите мне, святой отец. Помогите восстановить справедливость. Не отворачивайтесь от меня, прошу.
Было невероятно сложно сдержаться и не размазать двуличного святошу по стенке прямо сейчас. Но Рао не мог так быстро раскрыть карты. Он играл, как кот с мышью, в извращённую смертельную игру. Это русская рулетка, вот только барабан заряжен до отказа.
Мстить надо с умом, мстить надо взвешенно и вдумчиво. Жаль, что у Баджирао не было времени подготовиться. 62 года, видимо, оказалось мало. Едва обнаружив координаты, он побежал в церковь, не сомневаясь, что Доменико и по сей день носит рясу. Он так и не успел узнать его настоящее имя, не успел узнать о нём, ровным счётом, ничего, даже, каким уровнем магии тот обладает. С другой стороны, откуда бы Рао узнал такие подробности? И всё же. Сейчас святой отец был настоящим котом в мешке, ожидать от которого можно было чего угодно.
Ортега прикладывает не мало сил, но в итоге, концентрируется не на ненависти к горе-папаше, а на жалости к матери, на тоске по ней, и его горесть становится до боли правдивой, цепляющей за живое. Рао уже подбил падре равновесие, осталось вынудить его самого во всё признаться. А если нет... будем импровизировать.

Отредактировано Bajirao Ortega (2018-07-26 21:05:03)

Скосив, затуманенный слезами, взгляд, Баджирао увидел, как священник поднимает взгляд к небесам, скорее всего, молясь, чтобы незнакомец ушёл. Рао тоже сейчас с удовольствием бы помолился и поставил бы свечку за упокой своего грешного родителя.
Кулаки падре сжимаются, и кулаки Рао сжимаются следом, до белизны натягивая смуглую кожу на сбитых костяшках. О, как бы ему сейчас хотелось превратить эти кулаки в оружие! Он ещё помнил какого это, когда кулаки вбиваются в чужое тело, как оставляют на коже синяки и кровавые подтёки, а после, противно ноют от боли. Рао бы с удовольствием поговорил со святым отцом на совсем другом языке, на языке битвы, на языке животной мести, но, увы, он знал, что в этом случае, не сможет сдержаться. Он очнётся лишь тогда, когда от красивого лица падре останется кровавое месиво на полу, из мозгов и костей, и в эту секунду всё будет кончено. Но это не выход. Никогда не было выходом. Вальбруна должен ответить за свои грехи, он должен узнать о них, он должен мучиться так же, как мучился маленький безвинный Рао. Только Вальбруна должен чётко знать, за что он страдает. А для этого он должен быть жив. Для этого, он должен выслушать всю историю.
Слёзы срабатывают. Падре поворачивается и идёт к пришедшему. Может, всё же, в нём остались капли сочувствия? Вряд ли... Всё это такая же ложь, как и вся жизнь этого человека.
Вальбруна кладёт руку на плечо Рао, и Рао думает, с каким наслаждением сломал бы эту руку в трёх местах, оставляя священнику невыносимую боль и открытые переломы. Он не раз ломал людям руки и не по наслышке знает КАК это, когда под кожей трещат кости. И он ужасно хочет сделать это сейчас, со своим отцом, лишь бы тот смог вкусить хоть каплю той боли, на которую обрёк Рао.
Голос падре до тошноты мягкий, успокаивающий. Если бы не те нотки неподдельного отвращения, что, неосознанно, мелькают на его лице, Рао даже бы поверил в искренность. Остальные так же верят? Конечно же верят. Вальбруна - мастер убеждения. Иначе, как бы он заставил малышку Марию отречься от своего бога и обрести нового в Его лице?
Ортега подчиняется и встаёт. Его маленькое представление подходит к кульминации и падре великолепно справляется со своей ролью. Он сострадает, жалеет, по крайней мере, делает вид. Он хочет услышать историю, которая давно клокочет в горле Рао.
Как долго он представлял эту встречу... Сотни сценариев, тысячи вариантов развития событий... Рао бы хотелось прожать каждый из них, но в жизни нет черновиков. Есть лишь один шанс. Один дубль. Переснимать не будем.
Итальянец кивает головой и тайком вытирает слёзы. Он смотрит в пол, будто бы сжираемый стыдом, но по правде, Рао попросту не может смотреть священнику в глаза. Не смеет. Иначе, в его глазах, тот прочитает всё, что приготовил для него Рао.
Они идут к лавке. Святой отец проявляет, по истине, ангельское терпение. Он усаживает Рао рядом с собой, просит рассказать его историю...
Кажется, даже слышен щелчок захлопнувшейся мышеловки.
- Это произошло в Риме, в ноябре...
Рао вертит в пальцах крест с чёток, будто от волнения. Его мелкие двидения руками, сперва привлекают внимание, а потом, несомненно, надоедают. Левая ладонь перемотана бинтом и, то ли от волнения, то ли ещё от чего, на белой хлипкой ткани проступают алые пятна крови. Свежая рана не вовремя открылась, но Рао разберётся с ней позже.
- Её звали Мария Ортега, и ей было всего семнадцать. Он был гораздо старше, он был священником. Он совратил её, а после, просто исчез. Мария забеременела, и её выдали замуж за единственного, кто согласился на ней жениться. Он бил её, издевался, насиловал, морил голодом... А когда её ребёнок чуть подрос, стал срываться и на него. Благо, этот урод вскоре умер. Но Мария, всё равно, долго не протянула. Она была убита позором, тяжёлой работой и болезнью. Она не справилась, и умерла, когда её сыну было девять. В наследство она оставила имя его настоящего отца и безграничную любовь к нему, которая в ней не угасла не смотря на годы и страдания. Его имя - Доманико Вальбруна. А моё имя - Баржирао Ортега.
Пока Рао говорил, его пальцы порезанной руки, скользили по правой ладони, не заметно рисуя руну. Как только ситуация стала критической и два плюс два стало не трудно сложить, Рао, с размаху, впечатал раскрытую ладонь, прямо в солнечное сплетение падре. Руна вспыхнула белым светом, лишая Вальбруна какой либо свободы, парализуя его, пусть и не на долго. Его голос стал низким, шипящим, как у ядовитой змеи, а слова стали вылетать быстро и чётко, словно желая ранить на самом деле.
- Да, я твой сын, сатанинское отродье. Я дал тебе шанс во всём признаться, но ты решил мне лгать, так же, как лгал ей. Но ты не учёл, что я не священник и не святой. Исповеди не будет, святой отец, будет расплата.
Резко встав со скамейки, Рао пошёл к дверям. Действие руны с секунды на секунду, должно было закончиться, но итальянец не спешит. Он был окрылён пьянящей эйфорией победы. Ноги были ватными, как во сне и отказывались нормально идти, будто прежде этого никогда не делали. Но Рао шёл, и не понятно, какая сила его вела. Скорее, та, что дурманила ему голову. Нельзя радоваться победе, выпустив лишь первую стрелу. Сейчас Рао вёл себя, как глупый мальчишка. Бездумно, опрометчиво.
Закрыв тяжёлые двери, Рао повернул в замочной скважине ключ. Посторонние им не нужны, ни зрители, ни судьи. Это должно произойти только между ними двумя, и будь что будет.

Отредактировано Bajirao Ortega (2018-07-26 21:06:46)

Стоило Баджирао развернуться, как он оказался в "тисках". Страх, холодной капелькой пота, скатился по виску. Видеть рядом с собой острые лезвия, практически, чувствовать кожей их холод и оставаться при этом равнодушным, не особо получается. Тем более, эти товарищи никак не походили на настоящих людей. Рао слишком мало знает в магии... Эти ребята могут быть кем угодно... От оживённых лат, дт демонов. В любом случае, не стоит сомневаться, что им совершенно не знакомо слово "жалость". Это не новобранцы на задании у которых дрогнет рука, у которых пробежит мысль о подлинной ценности человеческой жизни. Эти существа - плоды магии, а значит, эмоции им не доступны. Рао нет ни малейшего смысла надяеться на их снисходительность.
Падре произносит до боли родительское "как тебе не стыдно", и по телу Рао бегут мурашки. Он напрягается, хмурится, не как мужчина, как мальчишка, которого отчитывают.
Чёрт возьми, как долго он этого хотел... Благоговейный трепет перед родительским гневом. Это то, чего ему так не хватало. Нет-нет, не только гнев! Но и он тоже. И гнев, и наставление, и любовь... Всё то, что может дать лишь родитель своему ребёнку.
Конечно, Леоне с лихвой давал Рао тот самый гнев. Гнев, ярость, пьяная ругань, щедрые пощёчины, проклятья и пинки. И, конечно, Рао трепетал и боялся, но как только Мария рассказала тайну его рождения, все воспоминания мгновенно исказились. Из жестокого отца Леоне превратился в закомплексованного самодура, который способен отыгрываться лишь на слабых. Его пустые истерики потеряли всякий напускной вес.
В тот момент, когда Мария покидала этот мир, она не только освободила Рао от воспоминаний об отце-тиране, но подарила ему мечты о настоящем, благочестивом и добром отце. Рао жил этими мечтами так долго... И сейчас эта смелая попытка его пристыдить, почему то, колко отзывается в душе, даря жизнь тем, давно забытым мечтам.
Грешно, очень грешно мечтать о родителе, когда, на протяжении практически всей жизни, был рядом Энцо. Тот самый идеальный отец, пример для подражания, кумир. Рао бессовестно брал с него пример во всём, сколько себя помнил, хотел быть похож лишь на него. Энцо платит такой же преданной любовью, да и любил его, не стоит лукавить, даже чуть больше своих родных детей. Рао оправдывал его надежды, радовал, всегда был рядом, всегда был готов помочь. И пускай получал по заслугам за свои прокоды, когда такие были, но получал и щедрую награду за успехи. Почему же сейчас, в одночасье, всё это так обесценивается? Почему восхищение шикарным Энцо сменяется этим проклятым трепетом перед совершенно не родным человеком, но кровным отцом?
Ортега стоит ровно, чуть вытянувшись, открывая шею копьям. Но не оружие заставляет его дышать через раз.
Падре злится, и по заслугам. Какое Рао показывает воспитание при первой то встрече?
Почему то, эти упрёки и вправду заставляют устыдиться, хоть Рао и не выдаёт свой стыд. Его желваки нервно дёргаются, а тяжёлый взгляд не сходит с отца, будто тот всё ещё виновен. Но падре разбивает обвинения Рао, как фарфоровые тарелки. И не глупо будет упрекнуть его во лжи, но, почему то, Рао верит. Либо падре искусный лжец, либо он говорит правду. В любов случае, выбор верить ему или нет, остаётся за Рао. И он причит в ответ "ты не мог не знать!", а у самого сердце сжимается от того, КАК священник произносит Её имя.
- Ты не мог не знать! Она была лишь простой девушкой, а тебе даже не понятно сколько лет! Она умирала с твоим именем на губах, так почему ТЫ не жил с её именем все эти годы?! Почему не вернулся к ней?! Почему не забрал с собой?!
Он и вправду маленький ребёнок. Капризный мальчик, которому не купили игрушку. Он не хочет слышать никакие аргументы и будет гнуть своё. А может, ему и вправду нужно просто выговорится?
Он кричит, искусственно оживляя свою истерику, хотя прекрасно видит - отец не лжёт. Действительно, с чего бы ему знать? Он провёл с ней всего ночь, а потом уехал. Даже если она и была ему мила, это ещё не повод тащить за собой человека на другой континент, тем более, когда не можешь ему дать то, что он хочет. Но голос разума заглушается горькой обидой, и хоть гнев Рао - лишь остатки пережитого, он не хочет его прятать.
Вид отца заставляет не только ему верить, но и сочувствовать. Он так растерян, сбит с толку... Неужели он и вправду не знал? Быть может, узнай он правду вовремя, всё сложилось бы иначе... Может они могли бы стать семьёй и Мария не умерла бы так рано? И Рао не скитался бы голодным ребёнком в чужой стране. Может этот мужчина и не святой, каким считала его Мария, но он и не обязан быть Дьяволом, которого нарисовал себе обиженный Рао. Он же просто человек... с человеческими страстями, страхами и ошибками. Он же действительно мог не знать...
- Она очень любила Бога, падре... - голос итальянца стал тише, но выдавал лёгкую нервозную дрожь. - Молилась, верила в него... Но тебя она любила больше. Если ты и знал в этой жизни хоть что-то о любви, то помни, этой любовью была моя мать.
Баджирао попытался шагнуть, но копья оказались ещё ближе к его телу.
- Пусти...

Так хочется разозлиться, впасть в ярость, которая изводила Рао все эти годы. Так хочется распять святого, бросив ему в лицо молоток, которым вколотил в его тело гвозди. Но Рао не бездушный, а его сердце не высечено из камня. Он видит перед собой человека уничтоженного собственными переживаниями. Падре повержен. Он тигр, лишённый клыков. Так думать проще, но образ птицы с обрезанными крыльями назойливо мелькает в сознании.
Так ли был справедлив Рао, бросая в отца обвинения? Именно ЭТОГО он так жаждал столько лет? Вот он. Уничтоженный. Поверженный. Но Рао не чувствует должного удовлетворения, которым грезил. Его душа всё ещё не на месте и вожделенный покой даже не маячит на горизонте. Ортега даже не довольствуется пустотой, которой пугали его многие, подарившую свою жизнь мести. Рао душит истеричная жалость. Он совершенно не может видеть убитого горем отца. Даже чужой человек в таком состоянии, не смог бы оставить итальянца равнодушным, но когда речь идёт о собственном родителе... Нет, это слишком больно. Сердце не выдерживает и рвётся на куски. Рао стискивает зубы, держится изо всех сил, стараясь не сдохнуть под натиском переживаний.
Нет-нет-нет, это совсем не то чего он хочет! Пожалуйста, отмотайте время, он всё исправит! То что происходит сейчас, такого быть не должно.
Рыцари исчезают так же мгновенно, как и появляются. Рао дёргается от внезапности и вертит головой, убеждаясь, что теперь неосторожный шаг не будет стоить ему жизни. Угрозы больше нет. Теперь единственная угроза, это он сам.
Шаг.
Лицо Рао искажено переизбытком сдерживаемых эмоций. Желваки нервно бьются под смуглой кожей, зубы, едва ли, не скрипят, на шее пульсирует вздутая вена.
Шаг.
С правой руки свисает, намотанный на запястье, крест. Чёрный крест. Он чуть потёртый от стольких лет. Он фокусировал множество разных заклинаний. Он лишь кисть в руках художника. Он может стать смертоносным оружием, если на то будет воля хозяина.
Шаг.
Рао останавливается перед падре, который, более, уже не может смотреть в его глаза. Но те взгляды, которые были несколькими минутами ранее, и так уже сказали многое. Они рассказали о том, как падре сожалеет, о том, как не может справиться со своей виной, о том, что он был совершенно не готов.
Может это не так то уж и справедливо? Рао не может справиться с эмоциями, хотя смерть матери не была для него шоком. Она долго болела, и он был рядом. Он видел как она угасат, как покидает его. Ему был дан год её болезни, чтобы подготовиться к её уходу, ему была дана вся жизнь после, чтобы смириться с тем, что Марии больше нет. На падре обрушилось всё и сразу и будь ему хоть на какую то долю безразлично, он бы не походил сейчас на живой труп. Он уже мёртв. Убит смертью той, что умерла так давно. Неужели она НАСТОЛЬКО была ему дорога? Ведь у них была всего одна ночь семьдесят лет назад. Что произошло за это ничтожное время, проведённое вместе, что даже спустя столько десятилетий, его так сильно ранит новость о судьбе своей мимолётной любовнице?
Рао пытается вспомнить, пытается понять, как бы отреагировал, если бы сейчас оказался на месте отца. Нет такой девушки, с которой он был близок и смерть которой, столь же сильно его расстроила. Её просто не существует. Так может, падре не так слеп в любви, как думал Рао? Что если любовь Марии к священнику была не безответной?
- Ты лишил меня матери.
Его голос дрожит, а зубы сильно сжаты. Он выставляет вперёд руку с чётками. Убить несчастного, убить беззащитного, убить... невиновного?
Рао берётся за запястья падре руками, сжимает их, заставляет убрать ладони от лица. Он медленно садится перед ним на колени, не отрывая слишком красноречивого взгляда. Теперь он смотрит снизу вверх и его брови дрожат от сводящих с ума эмоций.
- Так верни мне отца.
Это не приказ и не просьба. Это мольба. Мольба заблудившегося и потерянного. Он больше не видит света в этой темноте и лишь наощупь находит руку единственного, кто может его вновь вывести к свету.
Руки дрожат, но Рао подводит ладонь падре к своей щеке и осторожно вжимается в неё, закрывает глаза, боязливо трётся, как котёнок. Он уже совершил ошибку и не хочет её повторять. Он больше не хочет мстить. В их жизней и так было не мало страданий. Но они ещё могут всё исправить.
Рао медленно поворачивает лицо и целует открытую ладонь отца. Немое покояние. Сколонив голову, он ложиться на колени священника, кладя его ладони себе на голову, и лишь тогда отпускает его запястья. Он нервно выдыхает и его горячее дыхание ощутимо, даже через плотную рясу.
Душа ещё дрожит, как напуганный заяц, сердце нервно колотится, но где то в глубине зарождается то самое, чего так не хватало, пожалуй, всю жизнь.
Спокойствие.
Теперь он дома.