– Дэвид?
– Слушай, мужик, кончай сюда звонить. Я не знаю, кто ты мне на самом деле, и не очень хочу это выяснять. Серьезно, все в порядке, помощь не нужна. Приятного вечера.
Гудки.
Билл отнял от уха «блэкберри», обескураженно посмотрел на экран и зло бросил телефон на барную стойку, хотя, конечно, ни в чем этот дурацкий кусок пластмассы виноват не был. Барный стул упорно казался слишком мелким и неудобным, стойка – грязной, а бармен – неряшливым. Сегодня за стойкой стоял какой-то сопляк с рожей, которая так и просила выправить ее кулаком. Наверняка мнил себя знатоком человеческих душ, и чего там еще. Утешало только то, что к концу первой бутылки все совершенно точно перестанет казаться таким уж омерзительным.
Он, по правде говоря, только недавно узнал, что парня зовут Дэвидом. Нет, он знал, конечно, что у него есть сын, но с тех самых пор, как разошелся с его матушкой, жизнью парня мало интересовался: не первый и не последний, и с чего бы Билл относился к нему по-особенному? С детьми у него не складывалось, отец из него был бы отвратительный, вот и пусть себе живут. В конце концов, голодать он им никогда не давал. Билл в три глотка опустошил стакан, оставив звенеть в нем почти не убавившие в размерах льдинки. Потребовал повторить, покрутил пальцем лежащий на стойке телефон, выбрал один из контактов, мрачно нажал на вызов и снова поднес к уху.
– Салага, есть разговор, подваливай в «Везувий».
На этот раз он не дал в разговоре с ним бросать трубку – сделал это первым. Подвинул к себе стакан, опустошил его, отодвинул обратно за добавкой. «Везувий» был забавным местом – в нем всегда была чертова орава туристов, с умным видом говоривших что-то о Керуаке (Билл не был уверен, художник это или писатель), но за приезжими иногда надо присматривать, иначе или они устроят проблемы, или проблемы случатся с ним.
По крайней мере, так говорил себе Билл, надираясь в легендарном кафе. Оно было не хуже и не лучше любого другого места в этом городе, от которого его уже тошнило, и он мог позволить себе разбрасываться деньгами на выпивку, которая в дайв-баре в его районе стоила бы раза в три дешевле. Подслушивал разговорчики. В прошлое свое посещение дал по морде какому-то выскочке-англичанину, который слишком активно выражал интерес, разглядывая его одежду и тыча своим английским пальчиком в его шляпу. Билл покончил с очередной порцией виски и поскреб бороду, фокусируя взгляд на циферблате часов на левой руке.
Он терпеть не мог свою работу. Повелся на нее как мальчишка, повелся хоть на какое-то дело, в котором он что-то смыслил, после того как его выставили из маршалов. Он немало нажил ума с тех пор – семи пядей все еще не был, и вряд ли когда-нибудь будет, но кое-что прекрасно понимал. И быть Биллом Гарреттом, арбитром Сан-Франциско, с каждым годом было все более тошно. Он очень быстро терял хоть какие-то ориентиры в этой работе. Даже начинал жалеть, что не подался в наемники, когда была такая возможность – хотя, пожалуй, и сейчас может найтись, он, может, и выглядел потрепано, но дров мог наломать как в молодости. А то и похлеще. В молодости он был глупым и неосторожным, зато сейчас обзавелся опытом и четвертым уровнем –а это уже совсем другой масштаб возможных разрушений. Билл пятерней убрал волосы с лица и как мог пригладил их, после того как снял шляпу и положил ее на соседний барный стул, чтобы не пришлось никого с него сбрасывать, когда явится Сэлмон. И пусть только она не явится.
Завтра он подумает, что это была не лучшая идея – звонить ей. Сегодня все возможные осложнения с Сэлмон компенсировались тем, что ему чертовски надоело сидеть в одиночестве – должен же он поговорить хоть с кем-то? А эта сопливка пусть спасибо скажет, что вытащил ее в приличное место, небось сама носа из дому не кажет, сидит там вся такая разумница, обложившаяся книжками – даже подумать тошно, а уж каково так жить, и знать не хочется.
Чего он вообще от нее хочет? На кой хрен он ее позвал? Ах ну да… правда. Он хотел порассуждать с ней о правде.
– Занято, – рыкнул Билл, распространяя вокруг себя аромат пойла по завышенной в три раза цене, когда кто-то начал подходить к соседнему стулу и слишком активно к нему присматриваться. – И не беси меня, сопляк, найдешь себе другое место.
Будет даже неплохо, если любитель занятых стульев начнет ерепениться: Билл сейчас был бы не против почесать кулаки о чью-нибудь рожу.

Отредактировано Bill Garrett (2018-08-07 22:31:52)

К тому моменту, как заявилась пигалица-аналитичка-мисс-я-знаю-все-лучше-вас, он уже успел забыть, что вообще ей звонил, еще немного принял на грудь и, как следствие, несколько поднабрался. Протрезвев завтра, Билл Гарретт мог бы сказать, что зря потребовал еще одну карту в этом алкогольном блэкджеке. С той лишь разницей, что лишних карт было очень и очень много – чертов шуз сошел с ума и выплюнул сразу все четыре чертовы колоды, или сколько их там в этой проклятой бездушной машине.
Но шляпу он невозмутимо, как будто все было заранее оговорено, взял со стойки и водрузил обратно себе на голову. Волосы он уже несколько (четыре? пять?) дней не мыл, и любоваться на его макушке нечем – за радость уже то, что до сих пор нет плеши. На девчонку он особо не смотрел – пришла, молодец. С куда большим интересом Билл разглядывал содержимое своего стакана, борясь с внезапно прорезавшимся желанием погонять магией плавающие в виски льдинки. Сделал глоток. Снова изучил стакан долгим, вдумчивым взглядом. Резко развернулся на стуле, чтобы поприветствовать салагу почти как радушный хозяин. Ему самому это движение показалось исполненным грации и изящества. Завтра Билл Гарретт, возвращаясь мыслями к прошедшей ночи, вспомнит, как едва не рухнул со стула.
– Спасибо за сеанс психотерапии по поднятию моей самооценки, – то ли пробурчал, то ли прорычал, то ли вовсе проскрипел он. Салютнул стаканом пигалице и сделал еще глоток, изрекая что-то, что ему самому казалось остроумным ответом: – Я учту это, когда буду в следующий раз подставлять тебе спину.
На самом деле учтет он кое-что другое, но совсем не из-за сказанного Сэлмон – скорее из-за того, что он планирует рассказать ей сам. И если так подумать, то после этого ему вообще, возможно, не стоит поворачиваться к ней спиной. Анна Анной, уже вполне знакомая, почти ставшая привычной – но и Сэлмон есть Сэлмон, а он уже был в курсе, что собой представляли ее родственнички. Он бы к таким не повернулся даже боком, куда там задницу им подставлять. Билл зыркнул на девчонку, потер нос, одновременно стирая с усов виски, опустошил стакан и отставил на стойку – за добавкой. Вискарь он уже давно хлестал как воду – только во время работы сдерживался, а в остальное время… в остальное время было так скучно, что почему бы и нет? Подбоченясь, он слегка сдвинул шляпу на затылок и придирчиво осмотрел Сэлмон, рискуя свалиться таки со стула, если отклонится еще немного. Помотал головой, слегка напоминая при этом старого пса.
– Детка, я слишком стар и слишком пьян для тебя. Поверь, ты этого не хочешь, – Билл издал особенно низкий смешок, в последний момент справившись с не вовремя подступившей отрыжкой.
Хотя уж конечно, вряд ли она именно это имела в виду. Билл был не большой мастак по части флирта, но уж подкалывания от него по большей части отличал. (По правде говоря, ему понадобился не один десяток лет, чтобы обзавестись хотя бы таким навыком.)
– Н-нет, – не слишком внятно протянул он.
Билл облокотился на собственное колено, упер подбородок в ладонь и уставился на девицу, барабаня пальцами по губам и собираясь с мыслями. Он что-то хотел ей рассказать. Завтра Билл Гарретт подумает, что, пожалуй, ему только казалось, будто на раздумья ушло с десяток секунд, ну или чуть больше. О нет, гораздо больше. Он выпрямился, отряхнул руки о штанины, потянулся было за новой порцией, но остановил руку на полпути. Вдохнул, выдохнул и изрек на следующем выдохе:
– Это я прикончил твоего деда.
Он сложил пальцы, изображая пистолет, дернул ими вверх, как при выстреле. Ухватил стакан. Подумал, что впечатление, кажется, смазалось тем, что он говорил не слишком разборчиво, и Билл поспешил разъяснить, пока у него хватает решимости говорить это в лицо мелкой, сопливой девчонке, чьего родственника он кончил, потому что тот был редкостным мудаком:
– Убил я его. Пристрелил. С одного, понимаешь, выстрела. А был такой серьезный ма-а-аг, так весь ходил, как будто у него не только золотой промысел, но и дерьмо из золота.
Билл Гарретт завтра, несмотря на всю его неуживчивость и проблемы с коммуникацией, никогда не позволил бы себе говорить таким образом, но сегодняшний Билл Гарретт был способен и не на такое.
– И прости конечно, – он покачнулся на стуле, одной рукой прижимая к себе драгоценный стакан с виски, а другую прижав к груди в жесте, который должен был говорить о сердечности и искренности, – но он, черт побери, это заслужил, и то, что он был весь из себя Малькольм Сэлмон, большая шишка и знатный предприниматель, хренова голубая кровь, не отменяет того, что для всех он был Скользким Майком. Все!
Билл осушил стакан и, повернувшись, с грохотом поставил его на стойку, хотя вряд ли требовалось таким образом добавлять своим словам вес.

На самом деле выстрелов было три, но смертельным стал уже первый. Следующие два – чтобы чертов высокомерный колдун точно не встал, потому что веры у Билла не было даже трупам других магов. Он приблизился к телу и всадил в него еще две пули, в грудь и в голову, чтобы точно не было сомнений: чертов пройдоха, решивший первым от него избавиться, больше не явится по его душу и не попытается отвернуть башку.
Что бы наглая выскочка ни говорила, Билл чувствовал себя именно на тот возраст, на который выглядел, и о котором говорил. Он был старым, уставшим от жизни и своей чертовой работы пьяницей. Чрезвычайно неуживчивым и до одурения грубым, всю свою жизнь убивавшим других людей, за вознаграждение или во имя закона. Или просто на войне. Он больше ничего не умел и больше ни к чему не мог приложить руки. Он прожил жизнь, не оглядываясь назад, а когда наконец оглянулся, оказалось, что у него ничего нет, кроме собственной сильно траченной временем шкуры. Он никогда не был близко знаком с собственными детьми, и последний его сын, о котором Биллу известно, не желает его знать. Он видел Дэвида всего раз, но не подошел, чтобы познакомиться. И правильно сделал. Незачем.
Он постоянно думает об этом, когда трезв. Когда пьян – тоже, но мысли становятся не такими плотными и летают в его мозгу, сменяя одна другую, прежде чем он успевает их рассмотреть. Они становятся легче, порхают то ли шустрыми птичками, то ли пестрыми рыбками. Он почти их не осязает. Но потом благодатное действие виски заканчивается, и все эти мысли наваливаются на него с новой силой и обретают прежнюю тяжесть. Так почему бы, пока он еще чувствует эту восхитительную легкость, не рассказать правду? Скрытая от всех правда лежит на нем таким же тяжелым грузом, и такой правды, как та, что он рассказывает Сэлмон, еще немало. Он скинет с души маленький осколок, пока еще способен на это. Пока он все еще жив. Билл знает, что может жить еще долго, но не слишком верит в это. Он старик и он арбитр – все сходится к тому, что он может протянуть год, десять, пару десятков, но вот больше? И хочет ли он жить еще дольше? Он не знает, будет ли лучше салаге от того, что он рассказывает, но сейчас Билл думает только о самом себе. Вполне рассматривает вариант, при котором они уже завтра перестанут быть напарниками, ведь он все-таки пристрелил не совсем чужого ей человека, хотя она никогда его и не знала. Молчать, постоянно видя рядом молоденькую Сэлмон, очень скоро становится невыносимо, но чтобы сказать правду, нужно немного храбрости. Какое счастье, что не нужно идти за ней по дороге из желтого кирпича к каким-то волшебникам – ее разливают в любом, даже самом вшивом баре.
Он сам не знал, какой ждал реакции, но, кажется, все-таки не такой. Будь Билл трезвее, он бы, пожалуй, забеспокоился, но он был слишком пьян: только мотнул головой, принимая такое ее решение, повернулся обратно к стойке и покрутил перед собой пустой стакан. Где-то на грани сознания мигала, как крохотный индикатор, мысль о том, что ему надо немного повременить с выпивкой, чтобы рассказать все Сэлмон до конца, если она, конечно, захочет слушать. Он знал свои пределы. Скоро должен включиться автопилот, на котором он отправится домой. Прежде чем это случится… Билл прикрыл глаза, собирая расползавшиеся, как червяки, мысли, но собрать их не успел – и, к счастью, не успел забыть о том, что Сэлмон вообще была здесь, как она уже появилась сама. Билл еще раз крутанул на столе пустой стакан, не спеша требовать у бармена наполнить его снова. Еще немного, Билли. Ты сдюжишь. Ты и не такое выносил.
– Как чушь, значит? – он криво усмехается и почесывает бороду пальцами правой руки. – Так или иначе, я тебе сказал. Ты услышала. Я не уверен, что имею… моральное право продолжать держать это в тайне. А что чушь… да-а-а, было бы неплохо, дорогуша, если бы это оказалось чушью, я был бы не против. Я бы не так нервничал, – он хрипло рассмеялся, – от того, что мне прикрывает спину одна из Сэлмонов, да… – смех стих. – Не то чтобы ты давала мне повод не доверять тебе, да… И не то чтобы именно эта смерть всерьез отягощала мою совесть, но, понимаешь, врать напарнику, даже если это наглая, непочтительная всезнайка, которая уверена, что она все знает лучше старика Гарретта… – он растянул губы в улыбке, грозя пальцем стакану, потому что черт побери, он хвалил сейчас эту пигалицу, чтобы она о себе ни думала, и развел руками, едва не смахнув стакан на пол, – Ну не смог. Мы же вроде как должны доверять друг другу… – он помолчал, складывая одно к другому. Махнул рукой бармену и указал на стакан. – Да, иронично получается.

Он не жалел об этом убийстве – ни тогда, ни сейчас. О Скользком Майке ходили слухи, иначе его не назвали бы Скользким Майком, и Билл просто имел слегка отличные рычаги, на которые можно было надавить и узнать чуть больше, чем доступно обывателям и даже властям – по крайней мере, тем, которые не были в доле. А в доле кое-кто был – это он тоже выяснил. Предъявить ему ничего не могли – или не слишком старались. В сущности, если бы это не сделал Билл, однажды это попытался бы сделать кто-нибудь другой, задетый и оскорбленный лично, в отличие от Билла, до конца сохранявшего холодную голову. Может, у этого неизвестного даже получилось бы что-то. Билл прожил слишком долгую жизнь, чтобы слепо уповать на магию. Он успел повидать достаточно, чтобы понять: магия в полной мере не защищает никого, всегда может случиться что-то, что невозможно предвидеть и предотвратить. Немало людей и не совсем людей, пускай не великих, но достойных, заканчивали свою жизнь глупо и быстро, даже не успев разувериться в своем превосходстве. Случай с Сэлмоном – тому подтверждение. Ему повезло узнать чуть больше, но не повезло, что Сэлмон узнал о Билле и его небольшом расследовании. В магическом плане Билл был ему не соперник – и, возможно, даже нынешний Билл, а уж тогда – самоуверенный сопляк, вот кто он был, по правде говоря, хотя уже и не молодой. И в тот день, когда его жизнь могла навсегда оборваться, ему просто повезло, а Сэлмону – нет. Вот и вся схватка, вот и вся победа, и вся честь. Одно маленькое везение, стечение обстоятельств – и справедливость восстановлена, а Скользкий Майк, которому не один человек мечтал свернуть шею, лежит в земле.
Он уже почти собирался протянуть руку за стаканом, но девчонка опередила и его, и нерасторопного бармена, черт бы его побрал, не мог быть чуть-чуть пошустрее. Билл перевел насмешливый взгляд на выскочку и ухмыльнулся. Ухмылка никуда не исчезла и после ее слов. Он был слишком стар, чтобы покупаться на такие подначки. И его работа и раньше, и сейчас была достаточно опасной, чтобы он знал цену своей смелости, мужественности, и что там еще пытаются ставить под сомнение подобными выпадами. Она думает, что он собирается увиливать и что-то скрывать, а уж тут-то скрывать совершенно точно нечего. И времени прошло столько… страна стала совсем другой. Появились тюрьмы, полиция, еще разные органы управления… Скрывать-то нечего. Билл облизнул губы и облокотился на стойку.
– Разумеется, я сбежал. Как и любой другой нормальный человек в те времена: убил не преступника, а порядочного, пусть и только на словах, человека – вали из города, пока не повязали и не казнили. Шерифы заканчивали так свою карьеру в одном городе и начинали в другом. Я сам сбегал таким образом не один раз, когда разговор заходил не в ту сторону и плохо заканчивался. А мое настоящее имя там и вовсе не знали. И дело свое я в общем-то сделал.
Только саму эту девчонку было жаль. Остальную родню – не жаль, хотя наверняка эта родня была, и своего дедулю, или брата, или еще кого Малькольма Сэлмона они почитали хорошим человеком (и может, он таким и был, но только для семьи, а это, черт возьми, не оправдание), а вот девчонку, которую он успел узнать – жаль. И ставить ее в эту ситуацию – тоже так себе выход, но лучшего Билл так и не придумал.
– Да и что уж там, так вышло, что или он, или я, девочка. Никто не сможет осудить меня за то, что я предпочел сохранить жизнь себе, а не тому, кто загребал жар чужими руками и богател, подсовывая людям дерьмо вместо золота. То, что он никогда не был в суде – следствие его изворотливости, но никак не честности. Если бы не я… когда-нибудь нашелся кто-то другой. Просто повезло мне, а не кому-то другому.
Он не оправдывался – он рассказывал как было. Вряд ли ей расскажут то же самое в ее семье – да и нельзя, наверное, осуждать за это семью, что им еще рассказывать? А так… девчонка она умная, пусть сопоставит две правды… может, решит что для себя. Билл поманил рукой бармена.
– Налей юной леди чего-нибудь слегка покрепче, – он снова посмотрел на Аниссу и хмыкнул, сказав уже тише: – Такие новости на трезвую голову не принимают.